Кирпичики Артемиды, Илья Медовой, Журнал "Домовой" №12, 2005 г.

В СЕМЬЕ ЛАТЫНИНЫХ ПИШУТ ВСЕ. МАТЬ АЛЛА — КРИТИК, ОТЕЦ ЛЕОНИД — ПИСАТЕЛЬ, ДОЧЬ ЮЛИЯ — ЖУРНАЛИСТКА, ТЕЛЕВЕДУЩАЯ, ПУБЛИЦИСТ. ЮЛИЮ ЛАТЫНИНУ НАЗЫВАЮТ СОЗДАТЕЛЕМ ЖАНРА РУССКОГО ЭКОНОМИЧЕСКОГО ТРИЛЛЕРА. Я ДАВНО МЕЧТАЛ ВСТРЕТИТЬСЯ С СЕМЬЕЙ ЛАТЫНИНЫХ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, КАК РОДИЛСЯ ЭТОТ ФЕНОМЕН.

Мы встречались на даче в Переделкине. Рыжеволосая, похожая на богиню Артемиду Юля приезжает сюда отдохнуть и погонять на велосипеде. За день накручивает километров по тридцать... Правда, в этот раз обошлось без велосипеда: мы пили чай на веранде.

Игрушки

Юлия: Между прочим, я всегда была довольно спортивным ребенком. Не занимаясь ни в какой секции, просто по результатам соревнований, где представляла свою школу, получила первый взрослый разряд.

Леонид: В три года я поставил Юлю на коньки. А в шесть лет ее отдали в школу фигурного катания, хотя она не очень хотела заниматься.

Алла: Мы сами были достаточно спортивными. Леня в студенческие годы был кандидатом в мастера по боксу, потом десятиборцем, я в школе и университете занималась лыжами, и технике ходьбы на лыжах учила Юлю именно я.

Л.: В подмосковной Малеевке мы проводили школьные каникулы и часто ходили на лыжах втроем. И вот однажды, не выдержав черепашьего, по ее мнению, темпа (а мы ходили вполне прилично), она побежала вперед, не став нас ждать. Помню свое чувство страха за нее. Я попытался ее догнать — и не смог!..

А.: Ну, это она была уже подростком лет двенадцати- тринадцати. Все вокруг недоуменно спрашивали: «Как вы позволяете девочке бегать в одиночку по лесу?» Но пришлось смириться.

Л.: Вообще, это была модель наших отношений: не запрещать того, что все равно нельзя запретить. Ну, например, летом прыгать в пруд с «тарзанки». Возможно, это опасный педагогический принцип. Говорят, что из детей, которые подчиняют родителей своей воле, вырастают домашние тираны. Но мы достаточно рано убедились не только в наличии у нее воли, превосходящей нашу, но и в ее позитивной направленности.

А.: Самое показательное — история с английским языком. Между седьмым и восьмым классами Юля спросила: «Можно, я пойду на курсы французского?» Я ответила: «Пожалуйста, но не лучше ли сначала овладеть английским?» Она училась в спецшколе, имела неплохую базу, но до свободного чтения было далеко. «Хорошо, к осени буду читать без словаря любую книгу», — сказала она. И вот мы все трое едем в Коктебель, взяв с собой толстый словарь и несколько хорошо написанных английских детективов. И Юля начинает читать их с утра до ночи и выписывать на длинные бумажки незнакомые слова, и эти бумажки с ней путешествуют повсюду: в горы, в столовую, на пляж. Мы ее заниматься не заставляли, более того, удерживали. Но она читала не отрываясь и упрямо заучивала по сто слов в день.

Ю.: Бывало и по двести.

А.: Словом, привезенные книжки были быстро прочитаны. Слава богу, нашлось несколько переводчиков, захвативших с собой что-то для пляжного чтения, несколько книг нашлось в магазине и библиотеке, потом Леня уехал в Москву (он тогда работал в журнале «Юность») и прислал бандероль с книгами. Осенью учительница английского спросила, кто сколько книг прочел за лето. Тут Юля и сказала, что прочла 80 книг. Учительница не поверила, да еще и мне пожаловалась: зачем Юля врет?

Ю.: А я каждую прочитанную книгу записывала: название, кто ее выпустил и год издания. И этот списочек англичанке сдала.

Книжки

А.: Читала она всегда охотно и очень много. И при этом у меня совершенно не было ощущения, что Юля прирожденный гуманитарий. В последних классах, школы она увлеклась математикой и продолжала ею заниматься, уже учась в Литературном институте и как-то огорошив нас заявлением, что собирается поступить на мехмат... Л.: Помню, еще маленькой девочкой Юля сформулировала мысль, что через слово нельзя объяснить мир. Он должен быть объяснен еще и через число...

Ю.: Неправда. Я уже в шесть лет знала, что единственное предназначение человека в этой жизни — быть писателем. Лет в 11 — 12 меня посетила светлая мысль, что математика тоже неплохо. Я прочла тогда статью Чарльза Сноу «Две культуры», в которой говорилось, что человек, не знающий закон Ома, такой же невеж- да, как не читавший «Анну Каренину». Гораздо позже я пришла к мысли, что можно быть вообще необразованным человеком — не автором, а героем романа. Ничего не уметь, кроме как стрелять или драться. И при этом быть феноменальной личностью. В этом смысле все мое дальнейшее развитие после шести лет было отрицанием того, что в шесть лет я знала очень твердо.

Л.: В то время у Юли была такая игра: она выпускала собственные книги. Они состояли примерно из десятка страниц, на которых сверху было написано «Юля Латынина. Собрание сочинений». Название романа. На последней странице было оглавление. Внутри не было ни слова.

А.: В литературной семье такие игры естественны. У папы выйдет книга, у мамы выйдет книга. Приходят друзья, у которых тоже что-то где-то издано...

Ю.: Дело было даже не в друзьях, а в том, что в доме повсюду стояли книги.

Л.: Я был помешан на книгах и собирал их. Юле тоже кое-что доставалось из старых детских изданий: адаптированные «Приключения Одиссея», «Книга джунглей» Киплинга с отличными рисунками...

А.: Мой папа, к революции почти закончивший гимназию, руководил моим детским чтением очень просто: воспроизводил гимназический курс литературы. Я это позже вычислила. Я, в свою очередь, воспроизводила свое чтение с поправкой на время и филологическое образование: все хорошее, прочитанное мною в детстве, должно быть прочтено и дочерью, а весь мусор удален. Никакой пионерской дряни, никаких Павликов Морозовых... Даже Гайдар был устранен.

Ю.: «Павлик Морозов» лежал в пионерской комнате в школе. Я туда тайком пробиралась и читала, считая его

А.: Вот что узнается! Но все же Юля охотно читала то, что мы ей давали. При этом я стремилась, чтобы ребе- нок читал детскую классику сообразно возрасту, Лена же поправки на возраст не делал — начал пичкать ее «Илиадой» и «Одиссеей» с раннего детства, хотя я просила не мучить ребенка.

Л.: Юлино детство совпало с моим страстным романом с античностью. И Юля вовлеклась в эту игру. Когда я с трудом купил «Историю Рима» Моммзена, она была зачитана Юлей до дыр, до разрозненных страниц. Страницы из Моммзена были раскиданы по всему дому. Я регулярно их собирал в книгу и снова находил в разных местах...

Запреты

А.: У меня вообще нет ощущения, что мы ее воспитывали. У нее рано проявилось стремление к самостоятельности. Ну, например, она не хотела в первом классе, чтобы ее провожали в школу. И не хотела оставаться на продленку. Мы оба работали, дома никого не было, но она убедила нас, что справится: приходила в пустую квартиру, делала сама уроки, читала.

Л.: Мы ей почти ничего не запрещали. Никогда не требовали, если она уходила в гости: «В десять часов ты должна быть дома». Просили: «Если будешь задерживаться, позвони».

Ю.: Я считаю, что у меня было идеальное воспитание.

А.: Я думаю, главным было наше стремление не утратить ее доверия. Мы принадлежали к тем родителям, которые избегали ходить в школу. Поводов для беспокойства было мало: училась она прекрасно, побеждала в разных олимпиадах. Как-то меня вызвали в школу, и учительница принялась объяснять, что мы должны проверять, как она выполнила уроки. На что я ответила: «Я этого не буду делать никогда».

Ю.: И правильно. Потому что любой человек, у которого проверяют уроки, думает не о том, как их сделать, а о том, как обмануть проверяющего. Доверие — универсальный рецепт отношений.

А.: Вот-вот, примерно это я и сказала учительнице. Сказала, что контроль снижает чувство личной ответственности. Она возражала, что без контроля над ребенком не обойтись, и привела весомый, по ее мнению, аргумент: «Но ведь когда вы посылаете ребенка за хлебом, вы проверяете сдачу?» Я ответила: «Никогда».

Л.: Это правда. Лет с 10-11 Юля ходила в магазин за всем необходимым, и мы обычно говорили: «Возьми деньги там, в коробке». Была такая зелененькая пластмассовая коробка, куда складывались наши зарплата и гонорары. И никто не проверял, сколько она взяла и сколько потратила. Если в коробке пусто — что делать!

Ю.: Я помню, как у нас это было. С одной стороны, нерегламентированный доступ к деньгам. А с другой — полное понимание, что денег дома нет. Что заставляло как раз очень бережно к ним относиться. И несмотря на то, что ничего не было запрещено, я решительно отказывалась от новых джинсов со словами: «Они мне не нужны». Вообще, раннее осознание того, что денег дома мало, вело к самоограничению. У меня долго не было желания зарабатывать. «А на фиг мне нужны деньги? Похожу в драных джинсах! — думала я. — Лучше написать еще одну книгу».

Ошибки

Л.: Все-таки я считаю, у нас была одна системная неправильность: Юля должна была жить отдельно гораздо раньше, чем это произошло. если человек долго живет с родителями, у него понижено чувство социальной конкуренции.

Ю.: На самом деле — к сожалению или к счастью — карьера писателя выстроена таким образом, что он счастливо избегает конкуренции.

А.: Тем не менее, когда ты пошла работать в газету «Сегодня», ты столкнулась с конкурентной средой, что было для тебя большим испытанием.

Ю.: В моей жизни было очень мало ситуаций, когда конкурируешь с кем-то за место под солнцем. Один писатель не портит жизнь другому. Наоборот, чем больше писателей, тем больше читают.

А.: Когда Юля написала первый детектив, для меня это был большой шок.

Ю.: Как если бы оперная певица обнаружила, что ее дочь решила петь в кабаре.

А.: Но Юля не просто написала детектив, она стала создавать теоретическую базу, предрекая движение литературы по направлению к читателю и сюжету.

Ю.: Дело в том, что массовая литература всегда связана со строгой организацией, строгим сюжетом. Если это стих, он очень четко ритмичен. Если это драма, у нее жесткие правила. Если роман, у него тоже определенные правила. Наш великий математик академик Колмогоров попытался понять, почему стих ритмизованный информативнее, чем верлибр. И доказал, что существует зависимость: чем больше ограничений наложено на текст, тем выше его информативность. Это правило действует и в массовой литературе. Текст жестко организованный (тот же детектив) обладает большей информативностью.

Награды

Л.: Если есть что похожее у нас с Юлей, то это отношение к тому, что увлекает, стремление к познанию через страсть. Хотя она превосходит меня по сосредоточенности, по энергетике. Скажем, был у нее • страстный период увлечения садом, цветами. Она выращивала какие-то экзотические растения, потом все к вдруг исчезло. И так же через страсть она воспринимала историю, культуру, литературу и т. д. Прошла страсть к античности, но вдруг возникла страсть к китайской литературе.

А.: Из которой, я думаю, и вырос Юлин роман «Повесть о благонравном мятежнике» — стилизация под средневековую китайскую повесть.

Ю.: В 70-80-е годы издавалось довольно много китайской средневековой литературы. Те же «Речные заводи», «Троецарствие». Хотя я читала все подряд, практически всю античную и средневековую литературу. Потом это калейдоскопическое чтение дало неожиданный результат. Когда я стала заниматься лингвистикой, семиотикой, культурологией в Литинституте и моим научным руководителем стал великий ученый Вячеслав Всеволодович Иванов, у меня возникло ощущение необыкновенной разницы человеческих культур. Мне показалось, что человеческие культуры — это некие тексты, один совершенно не похож на другой, хотя складываться они могут из общих фонем. Страсти, голод, стремление к власти, к деньгам, к женщинам...

А.: Но научную карьеру она, к нашему тогдашнему сожалению, бросила. Совершенно неожиданно. В 90-е Юля, уже защитив кандидатскую диссертацию, приняла участие в конкурсе научных работ Британского совета и получила право на четырехмесячную стажировку в Лон- донском университете. Она хорошо себя там проявила и получила возможность поступить в аспирантуру. Мы ужасно обрадовались. А она передумала и вернулась в Москву. Сказала: «Ты хочешь, чтобы я была профессором в какой-нибудь американской Тмутаракани?»

Ю.: В тот момент я страны своей словно не знала и к реальной жизни отношения почти не имела. Интерес к России был впереди. Видимо, до меня дошло, что, хотя литературная карьера не самое счастливое, что может быть в жизни, я все-таки прежде всего литератор. Конечно, сейчас я осознаю и определяю себя именно как писателя и многим готова пожертвовать ради писательства.

Л.: Я считаю, что Юле повезло. Она совпала в словаре сознания со временем. Мне было неинтересно писать, как живут аборигены какого-то времени, мне интересны системные представления о времени, о модели устройства общества вообще.

Ю.: А мне интересна именно реальность. Папа занимается элитарной литературой, а я ориентирована на массовую. Я с самого начала поняла: для меня самое важное — писать не о себе, а о мире. О том, как он интересно устроен. Для меня очень важен вкус реальности, сиюминутности. Поэтому для меня журналистика так важна: это способ понять реальность. Мои статьи оказываются кирпичами, из которых возводится совершенно другое здание. Очень важно, чтобы они были настоящие, не нарисованные. Сейчас выходит моя новая книжка — «Ниязбек». Место действия — Кавказ. В книге несколько реальных сценок. Представьте: огромный кавказский двор. Во дворе машины без номеров. За столом двое пацанов играют в шахматы. Один выигрывает, побеждает, встает и щелкает вражеского короля по лбу со словами: «Бах! Контрольный выстрел». Эту сцену грех придумывать. Ее надо брать и тащить в текст. Не потому, что тебе лень придумывать, а потому, что важно сохранить ощущение подлинности факта.

Я уже год назад выкладывал в предыдущее сообщество (ru_latynina) это интервью. Но так как аудитория обновилась, а то сообщество пропало, я выложу его здесь снова. Оно сильно перекликается с тем интервью, которое я опубликовал в предыдущем посте, хотя там много того, чего нет в предыдущем. Взял я его с сайта Леонида Латынина.